ВОЗЬМИ С СОБОЙ ПОРТРЕТ.
...Шум толпы возле картины в огромном зале.
Изображена «плохая война», как говорят итальянцы. Опять мчится конница по нивам... Опять артиллерийский дым смешивает с пылью хриплая пехота... Воздух полон стрел... А под ногами конницы в пыли — скрежет, человеческий визг и лязг ножей, которые вспарывают доспехи, как устриц...
«Битву при Ангиари» — картон во всю стену выставил Леонардо да Винчи в зале Совета во Флоренции. Толпятся возмущенные и восхищенные.
Гонфалоньер Флоренции Содерини стоит, положив руку на бедро, и с гневом смотрит на эту чудовищную картину. Но не смотрит на нее Леонардо, и, не замечая ничего, заглядывает в лицо Содерини, и страстно говорит ему о своем проекте канала, и разворачивает чертежи.
— Тут указано расстояние между главными городами, которые пересечет канал, — говорит Леонардо. — А здесь стоимость земляных работ. А вот здесь искусная ирригационная система. Она заставит воду орошать поля. Прато, Пистойя, Пиза и Флоренция выиграют ежегодно по двести тысяч золотых дукатов! Кто захочет — может получить сокровище за акр земли...
— Нет, — говорит Содерини, почти не разжимая рта, и идет к двери.
Наступает тишина, и в этой тишине слышен только стук шагов уходящего Содерини.
И в этой тишине слышно, как на улице детский голос произносит:
— Мама!
Содерини идет не останавливаясь, и в толпе купеческой сволочи раздается хихиканье. Это хихикнул Джиокондо.
Но Леонардо, бледный, идет за Содерини и слышит, как детский голос просит есть, и видит, как нищая мать зарывает в землю чужую еду...
— Стой! — говорит Леонардо, и Содерини останавливается.
Тогда Леонардо без сил, без слов показывает ему большой рисунок канала. Потом начинает швырять на пол перед ним бесценные рисунки свои, но Содерини даже не смотрит.
— Нет, — говорит Содерини. — Не позволю. Я устал от тебя, Леонардо... От твоих выдумок. Твои безумные фантазии только сеют волнения среди черни...
— Синьор мой, людям нужно есть... — говорит Леонардо, задыхаясь. — Еды должно быть столько, чтобы о ней не думать... Чтобы на всех хватило, нужны каналы, машины и знания. И тогда беда не будет кружить над городом.
— Просто ушам своим не верю... Ведь ты уже не молод, — сказал Содерини удивленно. - Старый человек, а тешишься ребяческими мечтами... Господи, еще один маньяк, желающий улучшить мир... Как все это старо! Просто ты боишься крови, Леонардо!.. В нашей жизни нужно быть героем, — сказал Содерини.
И тогда Леонардо пришел в себя. И рот у него стал такой, каким он его нарисует в Виндзорском портрете, — сжатый и презрительный.
— Скоро не останется людей в Италии, — сказал он. — Останутся одни герои... Правда, от этого погибнет Италия, но стоит ли говорить о таких пустяках... Героям всюду тесно, они все время сражаются, дьявол их забери... Один другого рубит пополам и этим делает двоих. Они размножаются делением, как поганки... Это я изобразил в своей картине.
— Молчи! — топнул ногой Содерини. — Вместо того чтобы поднять дух людей, ты нас смутил кровавым видением...
— Что такое ваша битва с пизанцами? — сказал Леонардо. — Два соседа, живущие через реку, насмерть дерутся на мосту...
— Ты стал бесполезен, Леонардо, — сказал Содерини. — Кто ты и что ты? Подумай, ученики твои бездарны... Картин твоих ничтожно мало, да и те на глазах ветшают... Машин твоих не видел почти никто — так, слухи одни... Ты даром прожил жизнь, Леонардо... Ведь ты старик, стыдись, ты бесполезен, — сказал Содерини с презрением.
И Леонардо ответил:
— Пара коней влечет телегу жизни... И каждый тянет в свою сторону... Телега делает зигзаги в поле... Я все старался направить бег коней прямо по дороге.
И Леонардо вышел.
...Лошади тихо скачут по мягкой траве в запахе мяты и укропа, который тянется со сжатых полей.
Садится солнце.
Кричат ласточки.
И колокола возвещают своим звоном прощание с Леонардо.
...Вот Леонардо сидит в саду Джиоконды, и перед ним портрет, лучше которого не бывает.
Джиоконда смотрит на Леонардо не отрываясь, и не отрываясь смотрят на него нянька Анита, ученики — Зороастро и Мельци.
— Проклятая война, — говорит Леонардо. — Она съедала все мои усилия. Все мои лучшие деянья... Правители и князья дерутся, как пауки в банке. Наемные войска бесчинствуют по стране... Надвигаются орды испанцев, и бороться с ними некому. Я уезжаю искать правителя, который бы объединил страну. Сегодня едем...
И тогда поднялась Джиоконда и сказала быстро и звонко:
— Не уезжайте. — И замолчала, и все оглянулись на нее, и тогда она заговорила, и пятна выступили у нее на щеках.
— Нет, этого не может быть... Как же это так вдруг? А мой портрет? Вы же его не окончили, Леонардо... Это преступление перед искусством.
— Искусство! — сказал Леонардо. — Искусство в том, чтобы приносить пользу! И так я поступал всю жизнь как умел. Скорей... Скорей... — сказал он, собираясь.
— Не уезжай, любимый... — тихо и отчаянно сказала Джиоконда.
И стало совсем тихо, и вес перестали шевелиться, и Леонардо повернул к ней бледное лицо:
— Что вы... сейчас сказали... Монна Лиза?.. . — Любимый мой... — сказала Джиоконда ясным голосом. — Как сладко говорить «любимый»...
— Что ты говоришь, безумная! — крикнула ей
нянька Анита. — При людях!
— Ну вот, теперь ты знаешь, — торжествующе сказала Джиоконда. — Пусть! Все равно... Я столько времени молчала... Да, я люблю тебя... ты мои! Ты никуда теперь не уедешь!..
— Что она говорит?! Что говорит... Опомнись... ты замужем, — в страхе сказала Анита.
— Мой муж, — с презрением сказала Джиоконда. — Он меня получил за долги, когда разорился отец... Но душу за долги не получают... А я ее тебе отдала, Леонардо... Ты не посмеешь отказаться...
— Я! — воскликнул Леонардо, глядя на Джиоконду в горе и счастье. — Мне отказаться от такого дара?! Еще до встречи с тобою я тебя любил — при встрече только припомнил! Что же мне мешало сказать тебе это? О мадонна! Неужели этот мул, что купил тебя, как мешок овса?! Я угадал, что встречу тебя, — не угадал только, как это случится...
— Ты не уедешь? — сказала Джиоконда.
— Сердце мое, рвись... — сказал Леонардо.
— Ты не уедешь!
— Что же нам делать?! Скажи? Неужели, словно собакам, ухватив кость, вползать в конуру? Ведь то, что живет в моей душе, не даст, чтобы я спокойно ел и пил, когда за долги продают девчонок, когда нищие дети просят хлеба! Их тощие, немытые руки за сердце меня держат...
— Да, ты уедешь, — тихо сказала Джиоконда. — Я не угадала...
— Молчи, молчи! Не гляди так! Я тоже не стану глядеть на тебя. Давай посмотрим на портрет.
И Леонардо положил руки на спинку кресла, стоящего перед мольбертом.
— Прощай, — сказал Леонардо. — Прощай! Здесь все, что я умел... На этом холсте слиты ты и я... Смотри в глаза — узнаешь? Это мои глаза. Смотри в уста — это твоя улыбка... Я знаю, я сделал удивительную вещь. Теперь вижу... Здесь все звенит, как песня. Здесь руки умеют разговаривать... Видишь, одна рука зовет: «Не уходи!» — «Прощай, прощай!» — отвечает другая... А голоса их в складках рукавов отдаются печальным эхом...
И Леонардо опустил голову на руки, лежащие на спинке кресла.
И тогда, тяжело сглотнув комок слез, Джиоконда сказала ровным голосом:
— Возьми с собой портрет, Леонардо... Пусть он всегда будет при тебе... Где бы ты ни был... Я так хочу... И... эту шаль, — сказала она и накинула на портрет кружевную свою шаль. — Прощай, — еще сказала она.
И тут Франческо Мельци по знаку Зороастро снимает накрытый черной шалью портрет и выносит.
И тут Анита, нянька, ненавидевшая Леонардо, поднимает его голову, крестит и ведет к дверям. И Зороастро его выводит.
А Джиоконда прикрывает ладонью рот и молча плачет.
И тут входит муж.
— В чем дело? — спрашивает он. — Что случилось, Мона Лиза?
— Синьора расстроилась, потому что прекратят писать портрет, — говорит нянька в замешательстве. И выводит Джиоконду.
— Н-да... — говорит муж, — странные особы эти бабы... И плачут и хохочут — все невпопад...
Он хлопает в ладоши, входит мальчик.
— Подмети да закрывай окна в доме... — говорит синьор Джиокондо. —Свежо на улице...
...Ученый посидел молча, закрыв глаза, потом снял шлем и попросил, чтобы его выпустили.
Выкатили кресло. Отстегнули ремни. Человек взял микрофон. На верхнем этаже, как сорвавшиеся с цепи борзые, наперегонки застучали телетайпы, отпечатывая вступление.
— Вечер. Сад, — сказал человек. — Половодье цветов и листьев. На каменной скамье две женщины-, старая и молодая. Молодая поет: «В сновиденьях моих... мы друг к другу прильнули... Мы с тобою вдвоем... мы с тобою вдвоем...»
Назад на "Оглавление"
Далее - Глава 8 ПРОШЛЫЙ ПЕРЕУЛОК.
