Сапожников всегда знал, когда будет авария, хотя не часто мог ее предотвратить. Понимающих его людей в этот момент не находилось. А потом уже все было поздно. Собирались вместе и вспоминали про Сапожникова. Он не отказывался. Зачем? В нем всегда жила надежда, что, может быть, в другой раз послушаются. Иногда бывало и так. Прислушивались, аварию проскакивали благополучно. Но в этом случае о Сапожникове уже не вспоминали. Разве композитор-профессионал захочет вспомнить, от какой уличной песенки он оттолкнулся, когда сочинял свой шлягер?
Сапожников всегда знал, когда будет авария. Тут не было никакой мистики. Старый охотник зияет, когда в лесу зверь. Одни говорят, что это шестое чувство, другие — жизненный опыт, а третьи, что, мол, за битого двух небитых дают и то не берут, а Сапожников был жизнью бит многажды, но не очень верил, что только в этом дело.
Последние дни Сапожников толкался среди рабочих и понял, что авария на носу. Чересчур все было гладко для работы, которую собирались сдавать комиссии.
Да не потому, что люди, сооружавшие этот конвейер, халтурили или еще как-нибудь иначе проявляли свою самодеятельность. Просто это носилось в воздухе, в морозном ночном воздухе, пробитом светом прожекторов.
"Что же это получается? — думал Сапожников.— Все канатно-ленточное хозяйство работает как, заводное, и автоматика срабатывает. Полуторакилометровый механизм при пробных пусках исправно тянет руду из шахты, не конвейер, а невеста, ну прямо под венец. И крыть нечем".
-Чего ты беспокоишься? — сказал Виктор,— Показания приборов отличные.
Сапожников только сопел.
Они стояли и слушали, как рокочет бесконечная лепта, и смотрели, как масляно вращаются ведущие звездочки.
-Лифт,— сказал Генка.
-Что?
-Не конвейер, а лифт,— сказал Генка, снял рукавицы и зажал пальцами уши.
Сапожников сделал то же самое.
Гул стал тихим, ровным и каким-то неустойчивым. Он оглянулся на Виктора. Тот что-то кричал. Сапожников опустил руки.
-… во! — докричал что-то Виктор.
- Что? — Я говорю, это ничего!
-Что ничего?
-Есть небольшие перегрузки, но это ничего!
-Виктор, это шахта,— сказал Сапожников.— Ты с этим не сталкивался. Маленькая перегрузка может мгновенно стать завалом. Все будет рваться и лететь к черту. Генка, давай еще прозванивай всю схему.
-Не учи меня,— сказал Виктор.
-Правильно,— сказал Блинов.
Он подошел к пульту веселый, в расстегнутом полушубке и сдвинутой на затылок пыжиковой шапке.
-Я думаю, можно подписывать акт, а послезавтра ту-ту — и вы уже в Москве. Я вам завидую. Поработали вы классно. Я специально сообщу об этом в вашу контору.
-Мы еще не начинали работать,— сказал Сапожников и протянул Блинову "Краснопресненские".
Они давно уже разыгрывали восхищение друг другом, и было ясно, что и эта авария тоже приближается.
-Мне кажется,— сказал Блинов, закуривая,— что вы меня все время хотите поддеть чем-то... Я говорю — я принимаю у вас работу... ваш участок работы. А всю работу будет принимать комиссия согласно договору.
-А я вам ее не сдаю...
-Аварийная автоматика работает отлично. В чем дело?
-У вас питатели работали плохо, плохо подавали руду. Образовались завалы... Совсем недавно...
-Это уж не ваша забота.
Блинов бросил сигарету на землю, топнул по ней, и ее тут же умело. Вверху под прожекторами летел колючий снег. За забором шахтного двора стояло бурое зарево. Небо было бурое от далеких коксовых батарей.
-Да вы не обижайтесь,— сказал Сапожников.— Датчики показывают перегрузку на сгибах. А ведь конвейер еще не гоняло как следует.
-Да-да... конечно,— сказал Блинов.— Вот сейчас и попробуем.
-В смысле прозвоним схему — тогда попробуем,— сказал Генка.
-Щекотеев! Костин! — крикнул Блинов.— Передайте там в низ! Сейчас погоним на повышенном ре жиме!
Потом он повернулся к ним с улыбкой. Но это была не улыбка. Просто он так щурился от ветра.
-Я моложе вас, товарищ Сапожников,— сказал он,— но хочу дать вам совет. Вы очень эмоциональный человек... Вы...
-Летом, летом...—сказал Сапожников.—Летом будете советовать. Сейчас чересчур холодно.
-Пошел! — крикнул Блинов вдаль и приблизился к пульту.— Позвольте.
-Виктор отодвинулся, и Блинов кинул рубильник.
Медленно стал нарастать грохот. Тонкий ручеек подскакивающей на ленте руды плавно превратился в черный пласт.
Блинов убежал. Вдоль конвейера стояли люди и напряженно глядели на маслянистую цепь, которая текла по барабанам. Все шло гладко.
-Работает старушка,— нерешительно сказал Генка.— В смысле конвейер.
Сапожников, не отвечая, глядел на приборы. Все шло гладко. Сапожников отошел от приборов. У ленты его догнал Виктор.
-Что тебя беспокоит? — спросил он.
-То, что Блинов боится комиссии больше, чем аварии.
-Ты думаешь?
Сапожников не ответил.
-В конце концов, черт с ним... За электрическую схему я ручаюсь,— сказал Виктор.
-А за человеческую?
И тут их окликнул Генка:
-Ребята... живо!
Они подбежали.
Приборы показывали аварийную перегрузку.
Все переглянулись.
Стоял дикий грохот. Приборы показывали аварийную перегрузку, но автоматика почему-то не срабатывала, не отключала механизмы.
Тогда Виктор кинулся к ленте, от которой стали медленно отходить люди.
Сапожников подбежал к Виктору в тот момент, когда он обалдело смотрел на безмятежный аварийный выключатель, под который кто-то подсунул лом. Обычный лом, которым лед с тротуаров скалывают.
Сапожников кинулся к этому лому и дернул его. Лом не поддавался, его заклинило. Сапожников увидел руки Виктора, протянутые к выключателю, и свои руки, выдергивающие лом. Услышал треск и увидел, как лопнувшую цепь завело под барабан и стало наматывать на звездочку вместе с рукой Виктора, и стало пучить конвейер и поволокло Виктора, и Сапожников свободной рукой еще успел рвануть аварийный выключатель.
Грохот стал затихать. Только несколько секунд падали на землю возле Виктора какие-то вывернутые куски металла.
Виктор стоял, протянув руку, и тихо стонал.
Крик. Топот. Тяжелое дыхание людей.
-Витя... ничего... Только палец... Рука свободна,— сказал Сапожников, обжигая лицо спичками, пачкая лоб горелым маслом и вглядываясь во тьму, где дрожала черная рука Виктора.
Сапожников осторожно завел конец лома под цепь до упора где-то в глубине и, распрямляя согнутые ноги, стал поднимать цепь, прохрипев:
-Берите его...
Механик Толстых и рабочие осторожно, как неживую, вынули руку Виктора, и Сапожников опустил цепь.
Виктора держали за плечи. Зубы его лязгали.
-Витя, сейчас... потерпи,— сказал Сапожников и оглянулся.
По шахтному двору бежали люди.
Сапожников увидел Блинова, расталкивающего толпу. — Я ни при чем...— проскрипел он сквозь сжатые зубы.— Я не виноват...
И это были первые его слова.
-Машину... Убью!..— крикнул Сапожников и замахнулся.
Блинов отскочил, поскользнулся, но удержался на ногах и побежал прочь.
В воздухе стояла вонь от сгоревшего мотора.
Потом взревел вездеход и ослепил всех фарами.
Виктора посадили в кабину, и Сапожников сел рядом.
Только когда они выкатили за ворота, Сапожников разглядел, что за баранкой сидит Блинов.
Они молчали всю дорогу, и Виктора привезли к большому зданию, похожему на гибрид дворца рококо с Парфеноном. Это была травматологическая больница.
Когда Виктора вели по двору, они услышали, как густой приятный голос тянул песню в темноте ночи: "Па тундыря... па железной даррогя... Хде мчится поязыд... Ва-ар-кута — Леныхырад..." — и Виктор спросил:
-На каком языке поют?
Сапожников не стал объяснять, что поют на языке Блинова, только произношение другое.