У меня такое ощущение, что я кому-то подрядился рассказать историю и
даже увлекся, а потом вдруг потерял интерес и весь порох вышел. Надо
заканчивать, а не хочется. Наверное, потому, что опять весна, а весна -
это время, когда хочется уклониться от обязанностей. Весна - время, когда
желания раздваиваются. Хочешь думать о будущем, а взгляд обращается в
прошлое. Мы всегда переносим несбывшееся туда, где нас нет. Поэтому
прошлое кажется лучше настоящего, а будущее - желанней. И мы то забегаем
вперед, то пятимся назад, стараясь углядеть веселое лицо счастья.
Воспоминания, воспоминания, щемящая, опасная сладость. Как будто сам себя
списываешь в тираж.
Я все помню. Я помню наш последний разговор с Сода-солнцем, и я помню
истинную причину, из-за которой его изгнали. Она проста, эта причина. Я
его предал. Никто этого не знает, даже он. Я единственный знаю. Потому что
я единственный мог защитить его в самый тяжелый для него момент и не
сделал этого. Никто не может меня обвинить. С любой точки зрения я
поступил правильно. С любой точки зрения, кроме моей. Потому что он
преподал нам хороший урок, этот клоун, которого меньше всего интересовала
наука. Как, впрочем, и всякая другая деятельность, если она сама, эта
деятельность, не могла дать ответа: а зачем она нужна для человечества? В
том нашем последнем разговоре, в котором были поставлены все точки над
"и", а потому стало ясно, что наши пути расходятся навсегда, я мог бы все
исправить, если бы но жалкая попытка сохранить свое жалкое достоинство,
как будто бы достоинство ученого не в том, чтобы доброжелательно
рассмотреть новую идею, если она опрокидывает твою собственную.
Уже после истории со злосчастной скульптурой и черепом, когда опять
все спуталось и никто не знал, как с ним быть, я солнечным утром проходил
по коридору и услышал его голос, гулко звучавший за полуоткрытой дверью. Я
вошел. Он меня не заметил - стоял спиной. Солнце било в открытые окна.
Седые от зноя верхушки лип застыли, как на молитве.
Он был очень возбужден, и речь его походила на бормотанье. Однако,
когда я вслушался, меня поразило, что он говорил четко, будто читал по
написанному. Речь, как я понял, шла о логике. Он иногда сам задавал себе
вопросы и сам же на них отвечал. Потом я увидел мечущийся по потолку
солнечный зайчик, присмотрелся и понял, что он говорит в микрофон. Мягко
вращались магнитофонные диски.
- А как вы снимаете противоречие между логикой и внезапными
открытиями? - спросил он сам себя.
И тут же стал отвечать:
- Логика - это мышление в пределах открытого. Это мышление задним
числом. Это установление связей между известными фактами. Поэтому при
столкновении с качественно неизвестным ей делать нечего. Вот самый
безупречный логически пример. И самый неверный. Когда Коперник сказал, что
Земля вращается вокруг Солнца, ему ответили: "Чушь. Если бы она мчалась в
пространстве, то ветром бы облака относило в противоположную сторону".
Логика безупречна. Чтобы ее опровергнуть, потребовалось открыть закон
притяжения и доказать, что облака мчатся с Землей, как единая система, то
есть предмет. Поэтому логические умозаключения годятся только для событий
одного порядка. Для событий качественно новых логика не годится.
Фактически вся логика сводится к утверждению, что "если это было,
следовательно, это будет". Так давайте же применим этот главный закон к
внезапным открытиям, и попытаемся найти их собственную логику, и не будем
стараться навязать известное неизвестному, чтобы отрицать неисследованное.
Факты говорят - внезапные открытия бывают. Заметьте - бывают, а не один
раз были. Следовательно, они должны быть и впредь. Факты говорят - кпд их
огромен. Логика говорит - следовательно, он и будет огромен. Так давайте
же исследовать, чтобы найти способ использовать, а потом установим новую
логику, чтобы предсказывать невероятное.
Зайчики метались по потолку. Сода-солнце заклинал человека поверить в
свое величие.
Солнечный день за окном. Гипноз радости. В носу щекотало, будто выпил
шипучего. Этот напиток назывался "Сода-солнце".
Я вдруг подумал, что все это похоже на прощальную речь. Или, вернее,
на интервью. Он интервьюировал сам себя, и тот, кто задавал вопросы, был
не глупее того, кто отвечал. Только вопросы можно было предугадать, а
ответы нет.
- Как вы себе представляете такого рода мышление? - спросил он сам
себя. - Это что же - знание априори или наитие свыше?
- Механизм я себе представляю так, - ответил он. Мышление
внезапностями, эвристическое - от слова "эврика", что это такое? Это
следствие тоски. Тоска - это несформулированная цель. Но ведь
несформулированная цель - это просто очень сложная потребность, к которой
сразу и слов не подберешь. Но она есть. А ежели она есть, следовательно,
она возникает по каким-то законам, которые ее вызвали. Но ведь наш мозг -
это не только орган, который осознает законы, он еще и соответствует этим
законам, построен по этим законам, вызван к жизни этими законами, создан
этими законами. Когда наша потребность превышает какой-то порог, эти
законы, вызвавшие глубинную потребность, сами отпечатываются в мозгу, как
на фотопластинке, и тогда мы говорим - внезапное открытие. Я счастлив, что
у Эйнштейна я нашел такое признание: "Открытие не является делом
логического мышления, даже если конечный продукт связан с логической
формой".
Я был доволен, не смейтесь, даже почти счастлив. Я видел его
серьезным, и об идеях его стоило подумать. Явно.
Я шевельнулся. Скрипнула паркетина. Он быстро обернулся.
- А... - сказал он спокойно. - Сейчас кончу.
- Добрый день, - сказал я и кашлянул.
- Если отбросить всякую клоунаду, чем вы интересуетесь на самом деле?
- спросил он в микрофон. - Без дураков, понимаете?
- Я занимаюсь соотношением творческого акта и обычного мышления, -
ответил он.
Он посмотрел в белесое от солнца небо и сказал:
- У Шекспира есть выражение: понять - значит простить. Но не кажется
ли вам, что понять - значит упростить?
Он помолчал:
- ...И не только в том смысле упростить, что к абсолютной истине
можно только стремиться, а еще и в том смысле, что тот, кто упрощает
проблему, должен быть сложнее самой проблемы. Иначе он упростить-то
упростит, но ничего не поймет, кроме своей фальшивой схемы. А потому,
чтобы человеку понять самого себя, ему надо как-то стать сложней
собственного мозга, вот ведь какая штука. А как это сделать, вы мне не
подскажете? Мы вот наблюдаем поведение друг друга и свое и стараемся
понять. Но ведь в наблюдении участвует наш мозг, а он упрощает все, что
понимает. Ведь понять - значит простить, так мы договорились.
Мне показалось, что он ждет ответа от магнитофона. Даже жутковато
стало.
- Но вот приходит акт творчества... - сказал он медленно. - ...И его
не уследить... И результаты его всегда неожиданны... Не означает ли это,
что в этот момент наш мозг на мгновение становится сложней обычного?
У меня шевельнулась догадка, от которой я сразу задохся. Но потом
понял - чепуха.
- Не означает ли это, что в момент творчества наш мозг и
физиологически и энергетически сложнее нашего обычного мозга?.. - сказал
он. - Как вы считаете?
И выключил магнитофон.
