Сидели они с очередным мужем, рассказывает Тоня про себя, кино смотрели. Телевизор. Ну вот, сидели они, смотрели какую-то передачу, и тут у них какой-то спор возник. Они рядом сидели. И он ей сказал:
— Да перестань ты, Тонь...
      И так слегка он, легким взмахом руки, ей выбивает челюсть. Зубы все сдвинулись. Пошла она спьяну в больницу. Ей, конечно, больничный дали и поставили в рот такие пластинки (видимо, для выравнивания зубов). Такая железная штука, которая соединяет зубы. Сказали, что ничего нельзя есть, кроме жидкого. И снимать пластинки нельзя.
— Ну, манная каша мне эта надоела. Вино пить-закусить даже нечем...
      Пошли они с мужем гулять. Стоит какая-то скамеечка. Тоня села на скамеечку и говорит:
— Слушай, Вить, надоели мне эти проволоки. Сними ты их к...
      Ну он взял плоскогубцы там, и все положенные инструменты. А там во рту проволока очень сильно накручена, один за другой зубы зацеплены.
      Идет какой-то мужик. Ничего не поймет. Смотрит с удивлением. Витек стоит возле нее и что-то там во рту у нее делает. Мужик раз прошел, туда прошел, обратно прошел. Один там зуб, второй там зуб... Ну, сколько у нее там зубов осталось? Тридцать с чем-то, я не знаю... А мужик все ходит и посматривает.
— Слушай, Вить, ты скажи что-нибудь... что ли...
— Ну сейчас, гражданочка, я слепочек сделаю, а завтра приходите — я вам пробные короночки поставлю. И будет нормально.
— А то сейчас пойдет, доложит... черт его знает, чего у него на уме там...
      А он так подозрительно смотрел, мужчина-то. Прогуливался.
      Ну, короче, снял он Тоне эти железки. Она там: "Тьфу..." — плюнула их там. И прекрасно себя чувствовала.
      В больнице ей "нарушение режима" поставили...
      Шахразада — Тоня закончила речи, дозволенные ей Ефимом Палихмахтером. Я отсмеялся положенное и говорю:
— Электроректоскопия.
— Это что? — спросила Тоня.
— Это когда в задницу вставляют трубку, зажигают лампочку и смотрят.
— В задницу?
— А куда ж еще? — спросил я.
— Это как называется?
— Электроректоскопия.
— Учиться тебе надо, Тоня,— недовольно сказал Ефим Палихмахтер, ученый человек.
— А зачем? — спросила Тоня, высовывая из платья что-то свое.— Правду жизни я знаю.
— Ролей давать не будут,— засмеялся Ефим Палихмахтер.— Роли дают тем, у кого диплом. Так или не так?
— Чаще всего так.
— Это я понимаю,— сказала Тоня.— "Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек".
      Ефим Палихмахтер не сказал ни да, ни нет, но было видно, что он считает, что "да". И хотел приобрести бумажку. Без бумажки он чувствовал себя неуютно. Без бумажки надо было доказывать, что ты умник, а бумажка сама это утверждала. С ней хлопот никаких. До наших совместных чтений Ефим Палихмахтер провел с Тоней нужную ему подготовку. Он ей объяснил, что я автор. Роли автор дать не может, но забодать Тонино назначение на роль автор может.
— Не понравишься ты ему — и все. Надо понравиться. Играть ты не умеешь. Правду жизни только начала изучать.
— Кто? Я? — спросила Тоня.— Сам ты...
      И Ефим Палихмахтер почему-то не стал спрашивать ее, кто он сам. Но Тоня поняла, что она должна мне понравиться: роль дать не может, но забодать может. На хрена ей это?
      А Ефиму Палихмахтеру уже представлялся парижский аукцион. Даже дух захватывало.
— Учиться надо,— твердо сказал Ефим Палихмахтер.— Вот ты прочла второе действие, а ни черта в нем не поняла.
— Кто? Я? — спросила Тоня.
— Не поняла социальный заряд.
— Ты же не объяснил, а обещал,— сказала Тоня.
— А подтекст? — не поддался Ефим Палихмахтер.— А подтекст?
— А это что? — спросила Тоня.
— О!!! — обрадовался Ефим Палихмахтер.— Подтекст в нашем деле — самая важная вещь. Вот ты читаешь сценарий, один другого спрашивает: "Который час?" — это текст. А подтекст может означать что угодно. К примеру: "Жизнь прошла мимо". Или: "И моя жизнь в искусстве — тоже". Подтекст — великая вещь.
— Это когда врут, что ли? — спросила Тоня.
— Верно,— сказал я,— в моей пьесе никакого подтекста нет, а есть текст. Что сказано, то и есть.
— Ну как же? — возразил Ефим Палихмахтер.— Подтекст. Подсознательное. Может быть, вы скажете, что и подсознательного нет?
— Подсознательное — это другое,— сказал я.— Тоня, опустите юбку. Вот так. Вот вы припомните, Тоня,— продолжал я настырно.— Разве у вас не бывало, что вы говорите что-нибудь неожиданное? Чего сами не ожидали? Хотели сказать одно, а сказалось совсем другое. Значит, в вас скопилось что-то, что до сознания еще не дошло. А неожиданно спроси — оно и вылезает, и вы ляпнули.
— Сколько хочешь,— сказала Тоня.
      И Ефим Палихмахтер был рад, что обстановка разрядилась. И что хоть насчет подсознательного Тоня не станет со мной спорить. И не будет рубить сук, на котором они вдвоем с ним, Ефимом Палихмахтером, оказались. Благодаря перестройке. В общем, лучше было не шутить. Тоня задумалась, а потом рассказала случай о подсознательном...
      "Иду я ночью однажды,— говорит Тоня,— и вдруг из-за кустов какой-то мужик появился и начал тащить меня в кусты. И я со страху забыла кричать: "Помогите!!!" И кричу: "Ур-ра!" Он испугался. Меня бросил и в другую сторону побежал!"
— Это — подсознательное? — спросила она меня.
— А как же...— ответил я.— Это оно и есть.